Монах: Самый правый из левых

 В восьмидесятые годы прошлого века фанатским сектором стадиона им. Кирова считался не только 33-й, но и 47-й. Однако его посетители практически не ездили на гостевые матчи, не отличались высокой организацией поддержки, да и вообще особенно не стремились к какому-либо развитию. Как следствие, сектор 47 уничижительно именовался «левым». Однако и здесь находились люди, оставившие заметный след в истории зенитовского фанатизма. В первую очередь это Евгений по прозвищу Монах. Его так и называли: самый правый из левых.

– На стадионе я впервые появился в 1980-м, – рассказывает Евгений. – Следующий год у меня выпал, а в 82-м я снова пришел и даже попробовал сделать выезд в Донецк. Но мы почему-то решили, что на дальнобоях доберемся быстрее, чем на поездах. До Витебска я по трассе дошел, но там понял, что не успеваю, и пришлось вернуться. Регулярно же ездить я начал с 83-го.

Почему 47-й? У меня друзья на 33 пару матчей сидели, а потом они решили свой сектор поднимать. Фанатов в то время я и не знал никого. Когда друзья в армию ушли, получилось, что 47-й стал моим сектором. Да, 33-й – это прекрасно, на выездах я с ними. Но дома – все же 47-й.

– Что вас привлекало в первую очередь? Сам футбол, боление?

– Футбол, конечно, интересен. Но я, видимо, всю жизнь неформалом был, а фанаты в те годы оказались мне ближе всего по духу. Панки были неинтересны, хиппи – тоже, хотя я и выглядел тогда как хиппи.

– Ветераны зенитовского фан-движения в своих интервью называют вас не иначе как «системным хиппи»…

– Они ошибаются. С хипповской системой я как раз через фанатов и познакомился. Было это на выезде в Вильнюсе. С Хайрастым мы тогда пошли побродить по хипповским тусам, а когда вернулись, нам рассказали, что на вокзале была большая драка.

Тот выезд вообще получился запоминающимся. Во-первых, в Вильнюс я попал случайно. Пришел на вокзал проводить наших, денег не было ни копейки, но меня буквально затащили в поезд. Насколько я помню, расклад был примерно такой: 14 билетов на 50 человек. К Вильнюсу меня уже признавали своим проводники трех вагонов. Потом меня забыли на третьей полке, и несколько человек носились по составу, чтобы меня найти. В Вильнюс приехали ночью, с песнями и шизовками пошли на стадион. С середины пути милиция стала загонять нас обратно на вокзал.

Утром кто-то из наших купил на базаре белого петуха, и его раскрасили в сине-бело-голубые цвета. До стадиона донесли, но выпустить его на поле милиция запретила категорически. Запомнилось и то, что некоторые пришли на матч с раскрашенными театральным гримом лицами, а потом милиционеры долго отмывали их холодной водой с песочком. Ну и, конечно, поразило то, что Вильнюс оказался самым свободным городом в отношении фанатов. Единственный стадион в стране, трибуны которого были полностью заполнены цветами своего клуба.

– Это говорило о демократичности литовской милиции?

– Скорее решения принимала не милиция, а руководство Вильнюса. В других городах, особенно в Москве, запрещалось очень многое, вплоть до значков.

– А в чем заключался конфликт с фанатами «Жальгириса»? С москвичами понятно: мы дружим со «Спартаком», значит, «Динамо» и ЦСКА становятся врагами…

– Дружба со «Спартаком» странная какая-то была. Дружили не со всеми мясными, а с отдельными людьми из основы. Дружили, но движ не уважали. С конями же бились, но уважали. «Динамо» никогда особого интереса не вызывало. У «Торпедо» какая-то мажорная тусовка образовалась, богатенькая... А что касается литовцев, у них очень сильны были националистические взгляды. При этом у «Жальгириса» практически не было фанатов. После таких встреч гостей сами они просто боялись ездить.

– А почему спартаковских фанатов не уважали?

– Очень много левачья, людей, которые ничего не понимали, не умели и не хотели уметь. Фанатской движухи не было. У ЦСКА – другое дело. Помню, сидим в пикете на Кирова, человек 20. Еще матч не начался, а нас уже забрали за атрибутику. И тут открывается дверь, и милиционер заталкивает к нам то ли Зину, то ли Марину. Он спиной к двери, кулаки выставил: подходите гады. Вот за это уважали – готов был один против толпы за свои цвета постоять. Естественно, его никто не тронул тогда.

– Вообще вам часто доводилось в стычках участвовать?

– Доводилось (смеется). В 83-м на Ленинградском вокзале произошла знаменитая драка с конями. Тогда еще Беломор сказал: «Кто побежит, в Питере на стадион не приходите». Это был мой пятый выезд. Милиция нас в электричку запихивала, не разбираясь, у кого есть билет, а у кого нет.

– Судя по тому, что после фанатизма вы стали хиппи, все эти разборки вам не должны быть близки…

– Пацифистом я никогда не был. Не боец – да, но с хиппи я протусил не больше года, затем наступил новый период – хэви-метал.

– То есть основное, что привлекало вас в фанатизме, – это некая неформальность обстановки?

– Конечно. Не умел я жить в рамках, да и сейчас не умею. В связи с этим вспоминается еще одна история. Ехали с Кирова, «Зенит» проиграл, настроение поганое. Стоим в трамвае, а мимо идет толпа левачья с криками: «Зенит» – чемпион!» И что-то меня это взбесило. А со мной была девочка с сектора и мальчишка молодой, у которого нашелся кусок оторванной у кого-то спартаковской розы (фанатского шарфа. – Прим. ред.). Выскочили мы с ним, встали перед толпой, растянув эту розу, и стали скандировать: «Спартак» – чемпион!» А толпа большая, сотни людей, наверное. Обходят они нас молча и дальше снова свои кричалки затягивают. Стоим мы вдвоем как оплеванные: «Как же так?» Ни я не боец, ни он. Но пробежали мы вперед в голову толпы, раздавая тумаки направо-налево, построили всех парами, объяснили, что здесь рядом роддом, кричать нельзя. Мимо роддома народ прошел уже молча.

– Вижу противоречие. Если вы столь серьезно боролись с левыми толпами, что же заставляло на 47-м сидеть?

– А я там главным был (смеется). Это же льстит самолюбию. Приходишь на стадион, все говорят: «О, Монах пришел». Показываешь: два места. Тебе освобождают их в самом центре. Садишься, руководишь: что кричать, когда. Получалось, конечно, не очень, но какая-то тусовка вокруг меня была. Когда я ушел со стадиона, те, кто начал ездить, перешли на 33-й.

– А как такой авторитет зарабатывался?

– Во-первых, я ездил, а таких людей на нашем секторе практически не было. Во-вторых, как себя покажешь, так тебя и будут воспринимать. Был случай, когда Чиполлино пытался с меня розу снять. Не получилось. После этого как раз случился выезд на коней. Тогда на обратном пути в Твери меня назвали Монахом.

– Прозвище – это своего рода признание?

– В данном случае, думаю, да. Тогда нас крестили троих. Один получил прозвище Додик, второй – Пентюх. «Монах» на этом фоне звучало действительно как признание. Назвали меня так за длинные волосы. От прозвища Волосатый я отказался сразу, а Хайрастый уже был.

– Роза, на которую Чиполлино претендовал, как выглядела?

– Двухцветная – темно-синяя с белым. Тогда еще полностью на трехцветные не перешли. Сине-бело-голубая чуть позже появилась. Любую атрибутику вплоть до значков могла отобрать милиция, но все равно носили. Даже когда приезжали в Москву. Если надо было незаметно пройти, снимали, но на стадионе надевали вновь. Поэтому мне не очень нравятся современные казуальные движения, когда фанаты атрибутику не носят. Фанат на то и фанат – его должно быть видно.

– Поэтому, наверное, и не носят – сейчас в атрибутике весь стадион.

– У металлистов то же самое произошло – когда все стали клепать себе браслеты, основа железо с себя сняла. Но я считаю, что фанаты все равно должны придерживаться своих цветов.

– Наличие атрибутики в 80-е – не единственный признак принадлежности к фан-движению?

– Нет, конечно. Фанатом можно было стать только на выезде. До этого ты болельщик – не более того. Выезды сплачивали людей. Ты едешь и знаешь, что встретишь там своих, и не важно, знаком ты с ними или нет. В одиночку тяжело, и это несмотря на то, что на той же Украине, например, ленинградцев любили. Помню, в Донецке после матча идем с местными фанатами – они нас провожают. И тут навстречу валит многотысячная толпа мужиков: «Бей зенитчиков» – и прочая ерунда. Выходят двое фанатов «Шахтера»: «Стоять, это наши друзья». Мужики успокаиваются.

– Проблемы с местным населением возникали практически везде. Непонятно, откуда у простого народа столько агрессии бралось.

– Местничество. Приезжают чужие, кричат против их любимой команды. Как такое возможно?

– Сейчас вы на стадион ходите?

– Очень редко, раза два в год. И на левых секторах сидел, и на правые заходил… Тусовки. Раз тусовка, два, три. А я не из тусовки, мне там делать нечего. Из тех неформальных течений, к которым я имел отношение, практически все были молодые, только зарождавшиеся. Кроме хиппи, наверное. Но хиппи мне неинтересны были. Просто внешний вид соответствовал, и меня принимали за своего. Я в «Сайгон»-то попал очень смешно. Стоял на Климате в драных джинсах, в свитере зеленом длинном, с зенитовскими значками на противогазной сумке. Подходят два волосатых, приезжих: «А где здесь «Сайгон»?» «Не знаю, – отвечаю, – я не хиппи, я фанат». Познакомились, вписал я их. Позже они показали мне «Сайгон», там знакомые люди оказались…

– Получается, неформальные течения Ленинграда в те годы пересекались между собой?

– Да, конечно. Хипповская система была достаточно интересным механизмом, и она работала. Потому что в любом городе можно было найти хоть одного волосатого, а значит, найти и стол, и крышу. Надо куда-то ехать – просто заходишь на тусовку и практически всегда найдешь вписку.

– У фанатов был такой же механизм?

– Примерно. Стоим как-то после матча на вокзале в Одессе. Денег нет, а ехать домой надо. И тут понимаю, что сейчас фанаты киевского «Динамо» в Ленинград на выезд поедут. Добираемся все до Киева, находим на вокзале хохлов. Они как раз в поезд вписывались, а меня проводники запомнили – единственный волосатый на всю деревню – и ни в один вагон не впустили. Стою как дурак, все уехали. И тут какие-то два левых киевлянина подошли. Мол, отведем тебя к правому фэну Кирпичу, который в Лунапарке работает. Отвели. Пока я его ждал, меня и одного из попутчиков, естественно, забрали за внешний вид. Стою в пикете. Куртка в руках с вымпелом «Зенита» на спине, розик в нее завернут. «Сейчас, волосатый, придут комсомольцы и будут тебя стричь», – милиционер говорит. «Я не хиппи, я фанат, из Одессы в Питер еду», – отвечаю, но меня не понимают. Рядом мальчишка левенький, а у него вся грудь в значках зарубежных клубов. Эти боровы откормленные – цвет милиции украинской – попытались уличить его в том, что он «Динамо» киевское не любит. Мальчишка бледнеет, зеленеет: «Кто? Я не люблю?» С этими словами он распахивает куртку, а под ней вся грудь в значках «Динамо» Киев. Отпустили его. А у меня случайно куртка выпала, розик раскатился… Они аж через стол перегнулись: «Ты фанат, что ли?» – «Да я о чем и говорю вам весь день…» – «Есть хочешь?» – «Да». Дали мне полпалки копченой колбасы и осьмушку хлеба. Доел – отпустили.

– Из 14 ваших выездов есть какой-то самый любимый?

– Их несколько. Самый важный – на коней. Приняли меня тогда. Запомнился двойник Донецк – Харьков. За 10 дней путешествия меня забирали в милицию 11 раз. По дороге домой сначала заехал в Минск, затем – в Смоленск и Москву. Такой зигзаг удачи получился! Еще был зигзаг, когда с тремя рублями через Москву в Киев ездил, туда и обратно. 19 пересадок, пять раз на контролеров нарывался, три раза с поездов ссаживали…

В Кишиневе как-то мы с приятелем увидели огромные гладиолусы по 15 копеек. Купили по охапке. На стадионе пролезли через все кордоны к скамейке запасных и даже смогли их вручить. На нашем секторе кроме полутора десятков фанатов сидели 50–70 ленинградцев из трудового лагеря. Стали болеть, и я розеткой задел какого-то местного мужика. Завязалась перепалка, затем драка. Когда милиция в прямом смысле стала выносить меня с сектора, поразила реакция местных: «В парикмахерскую его». История завершилась тем, что за пределами стадиона меня отпустили, я пролез без билета с противоположной стороны и досмотрел игру на другом секторе, а наши весь остаток матча бились с молдаванами.

– Если прическа доставляла столько проблем, не проще ли было постричься?

– Нет. С детства это было выражением моей свободы. В школе меня стригли дважды в год – на 1 января и 1 сентября. Когда фанатеть начал, уже обросший был. Меня менты постригли только в 1986-м, когда на 10 суток определили: я командира ОКОДа послал (ОКОД – оперативный комсомольский отряд дзержинцев. – Прим. ред.). Помню, судья еще сказал: «Я не хочу, чтобы такие ходили по моему Невскому».

– Ваши выездные приключения наверняка требовали немало времени. Как решали эту проблему?

– Подходил на работе к начальнику цеха и говорил: «Я на выезд!» – «Ну, поболей там за наших». Затем иду к мужикам-сменщикам: «Мне уехать надо». – «Ехай-ехай!»

– Завершая наш разговор, хотелось бы понять: что первично в желании молодежи 80-х быть фанатами? Романтика путешествий, некий протест?

– Все было. И протест, и романтика, и любовь к футболу. Точнее, даже не к футболу, а к «Зениту». Непередаваемая вещь. «Зенит» тогда еще не был чемпионом, но при этом весь Питер его любил. И будет любить, невзирая ни на что. Да и не только Питер.

– Почему?

– «Зенит» очень питерский. В команду приходят люди – иногородние, иностранцы, и через некоторое время они становятся нашими, питерскими. Есть в Петербурге какое-то свое отношение к жизни. Это очень сложно словами описать. У меня это на уровне чувств.

Интервью записал Алексей АНТИПОВ.